История Татьяны
Все нижесказанное – попытка описать мою историю, эволюцию моих взглядов и верований, и объяснить, почему и как у меня возникло решение уйти. Я не собираюсь подробно обсуждать проблемы МЦХ и доктрины православия, я не ставлю перед собой цели развенчать, расшатать или разоблачить устои МЦХ. Я лишь хочу рассказать о себе – какие проблемы волновали меня, какие вопросы встали лично передо мной. Тем более, что они и так обсуждаются.
Кроме того, все это – мои мысли и ощущения на данный момент. Я уверена, что уже через месяц я на какие-то проблемы буду смотреть иначе. Но этот текущий срез мне важно показать.
Обращение
Я крестилась в 93-м году в возрасте 17-ти лет. К тому времени я уже давно искала Бога, перечитала кучу разрозненной литературы и побывала в различных конфессиях, но нигде не находила ответа на главный свой вопрос: Неужели Бог где-то далеко и приблизиться к Нему невозможно? Однажды я решилась помолиться по примеру, вычитанному в книге Джоша Макдауэлла «Неоспоримые свидетельства», о том, чтобы Бог вошел в мою жизнь. Через несколько дней меня пригласили на беседу по Библии в соседний институт. Я пришла, не очень, правда, отслеживая связь между недавней молитвой и появлением в университетском коридоре улыбающейся девушки с приглашением. И увидела живых, счастливых людей (а меня с детства отталкивала унылая, однобокая религиозность), которые беспрестанно говорили о том, что их жизнь радикально изменилась. Я решила поподробнее узнать, чем и как, поэтому согласилась изучать Библию с сестрами. И впервые в жизни передо мной забрезжила возможность живых отношений с Богом и праведной жизни, основанной на любви.
Первые принципы породили множество открытий и прозрений. Самым сильным потрясением стала связь с Богом посредством молитвы и чтения Библии и осознание того, что Христос умер на кресте не за «все человечество» в целом, а за каждого лично, и за меня в том числе. Удалось избавиться от грехов, с которыми я годами была бессильна справиться. Появились искренние и открытые отношения, которые мне к тому времени уже казались фантастикой. Жизнь приобрела краски, смысл и цель.
Первые принципы воспринимались мною как стройная система библейских идей, с которой Бог обращается к каждому человеку, «имеющему уши, чтобы слышать».
Крестившись, я ощутила небывалое счастье. Я порхала на крыльях эйфории, спускаясь только чтобы пригласить очередную девушку.
Студенческая жизнь
Следующие четыре года я крутилась в студенческом водовороте. И внешняя, и внутренняя жизнь протекали в бешеном ритме: «тихие времена» в 7 утра на противоположном конце Москвы, молитвы, «проповедования», изучение первых принципов с людьми, собрания, свидания, в промежутках собственная университетская текучка с кипами книг в библиотеках и ночными бдениями над домашними заданиями. Половина субботы, проведенная дома, ощущалась как нечто из ряда вон. Тогда на проповедях часто повторялось выражение «жить на краю». Так и было на самом деле: мы жили на эмоциональном пике, на пределе духовных, душевных и физических сил, на грани надрыва. Усталость, конечно, была, но ощущалась не пустой и подавляющей, а добротной, плодотворной. Новые силы приходили от молитвы и общения с друзьями-единомышленниками. Тем не менее, несмотря на непрерывное служение в режиме цейтнота, постоянно присутствовало чувство вины: «Господь, прости меня, я забыла позвонить Маше» итп. Совесть чутко реагировала на любое изменение настроения, мотивации, на любую сомнительную мысль, но прежде всего на несделанные и недоделанные дела.
Квест и кот в мешке
В ноябре 1996 года я вышла замуж. Наши отношения развивались по всем тогдашним правилам (два предложения, консультации с лидерством, всевозможные ограничения контакта и т.п.). Влияние церкви и ее устоев на нашу дружбу было огромным, но ни я, ни муж, не жалеем практически ни о чем из того, что пережили за этот период. Самые нелепые лидерские советы и препятствия воспринимаются как этапы некоего «квеста», который влюбленные должны пройти, чтобы соединиться.
За месяц до свадьбы мы перешли из группы студентов Северо-Запада в Юго-Западный регион. Атмосфера регионов отличалась примерно как душная комната и проветренная: на Юго-Западе было меньше законничества, здесь я больше слышала о милости и «счастье с Богом» и меньше – о делах, долге и чувстве вины. Тогда-то, благодаря «сравнению», я и начала осознанно анализировать процессы и тенденции, происходящие в церкви.
Через пару месяцев после свадьбы я обнаружила, что муж увлекается философией, противоречащей доктринам МЦХ. В надежде, что ему помогут разобраться, я рассказала все нашим наставникам. А затем события стали разворачиваться достаточно быстро: несколько разговоров, удачно подвернувшееся подрезание – и муж не в церкви и, более того, не собирается возвращаться.
Я чувствовала себя обманутой и была обижена не только на мужа, но и на Бога. Целый год прошел в глупой, изнурительной и бесполезной борьбе с Богом (как Он мог подсунуть мне кота в мешке? Я же мечтала и молилась о верном ученике на веки вечные...) и с мужем (а эта борьба, т.е., попытки навязчиво «помочь», началась еще до свадьбы и ослабевала медленно и неохотно).
К счастью, морок сопротивления постепенно рассеялся – и выяснилось, что можно любить и уважать близкого человека, не пытаясь его быстро и во что бы то ни стало переделать.
Благодаря своей «особенной ситуации» с мужем и общению с подобными мне женами, а позже – со старшими женщинами, я постепенно стала осознавать, что нельзя всем предъявлять одинаковые «ученические» требования – стала в наставнической деятельности стараться как можно глубже вникнуть в жизнь человека и подстраиваться под нее, а не менять со скальпелем/кувалдой в руке. Так я стала чутче к проявлениям религиозной нетерпимости, уравниловки, законничества, «человека ради субботы», хотя в определенной мере страдала всеми этими грехами сама.
«Глубокие убеждения»
1) Я была уверена в своем спасении.
2) Я была убеждена, что наша церковь – единственное движение, ведомое Богом и по-настоящему возродившее христианство первого столетия. Теоретически я признавала возможность спасения вне церкви Христа, но дальше всегда шло рассуждение: «но ведь Бог не оставит этих людей вне истинной церкви – Он их обязательно приведет к нам».
3) Я верила в то, что Бог хранит чистоту церкви. Например, я считала, что если в нашей церкви кто-то будет упорствовать в грехе, то Бог достаточно быстро сделает это явным. Как с Ананией и Сапфирой. А все странности в церкви и несоответствия моим представлениям о праведности для меня сводились именно к чьим-то личным грехам.
4) Я верила, что для Бога теологические штудии не так важны, как практика: Он уже спас нас, и теперь нам нужно посвятить свою жизнь другим.
5) Миссия. Это воля Бога для каждого ученика. Миссионерство должно быть активным, иначе я веду себя как эгоистка.
6) Но одна мысль не давала мне покоя: Ну как же, как же за 2000 лет величайшие умы и сердца человечества не додумались до этой простой истины «ученичества»? Этот вопрос мне причинял боль, но я не шла дальше скорби о трагической истории христианства.
Наставничество
Из 12 лет, проведенных в церкви, лет 8 я была наставником или лидером беседы.
Наставничество, времена учения – все это постепенно выкристаллизовывалось (помню кошмарную историю моего первого «времени учения»: я тогда сама только-только стала наставником – и вот, велено было его провести. Я встретилась в метро с одной сестрой и стала ей передавать какой-то урок. Сестра плохо себя чувствовала, а я настаивала на том, чтобы она приняла какое-то решение, чем довела ее до слез. И, что самое страшное, никак не могла понять: что не так? Вроде, я все говорю правильно...). Практика «времен учения» просуществовала несколько лет и так же постепенно сошла на нет. На гребне (когда обязательно раз в неделю проводилось ВУ с каждым из учеников) нужно было постоянно напоминать себе, что я все это делаю из-за любви к сестрам, а не ради статистики. Теоретически наставничество действительно обусловливалось любовью, на практике же – все зависело от конкретных отношений. Я очень благодарна за множество проявлений искренней любви и заботы, которые я ощутила на себе.
Наставники мне попадались разные – в основном, очень любящие и мягкие. Но были и периоды давления. Однажды я попала под достаточно тяжелый прессинг, и мне пришлось лечь буфером между наставниками и сестрами, чтобы они этого давления не почувствовали. Хотя, конечно, свою «дозу радиации» они получали – и от меня, и от моих лидеров.
Я никогда не относилась к лидерству с желанием «подражать во всем» - спасали боязнь потерять свою индивидуальность и осознание того, что они – такие же люди, как я. Но если кто-то в моем присутствии критиковал лидерство, я всегда прежде всего защищала последнее – пыталась найти объяснение тем или иным поступкам, призывала к скромности и априорному уважению лидерства, убеждала человека, что любое непонимание можно разрешить в диалоге. Уверенность в последнем, а также вера в церковь, хранимую Богом в чистоте, впоследствии подвигли меня участвовать в деятельности, связанной с написанием «открытого письма лидерам Евразии».
Ветер перемен
Покаяние лидеров в марте 2003 года принесло мне, как и многим старым ученикам, глоток новых надежд, радость обновления, удвоенную веру в будущее церкви.
Практически одновременнио появилось в интернете и письмо Генри Крита. Волей-неволей, пришлось всерьез задуматься:
а) существуют ли «системные грехи», или все проблемы МЦХ можно свести к грехам личным?
б) лидеры, живущие в роскоши – это только западное явление, или в Евразии та же тенденция?
в) есть ли у нашей церкви монополия на истинность и, как следствие, все ли ушедшие из МЦХ ушли и от Бога?
г) было ли наше воспетое единство органичным, дарованным Духом, или оно основывалось на авторитете лидерства, «пирамиде» и мерах против инакомыслия? И если признать второе, то как достичь первого, не прибегая к тоталитарным методам?
д) и, наконец, главное: чему нас учили и чему учили мы – все ли истина?
Впервые я позволила себе задуматься над «неудобными» вопросами, не имевшими даже приблизительного ответа. Поставила под сомнение устои, в которые верила столько лет.
Я много молилась о решении этих вопросов, просила Бога сохранить мое сердце мягким и чутким к истине...
Мои личные грехи
Постепенно я стала понимать, сколько было в моей жизни неосознанных грехов, или полуосознанных, но прикрытых «убеждениями» и благими намерениями.
У меня были четкие убеждения о том, как надо жить. С их высоты я учила других. В связи с ними у меня сложилось категорическое, черно-белое суждение о человеческой жизни. По отношению к людям я была настроена активно и непримиримо. Считая себя уполномоченной спасать людей, я вламывалась в их личную жизнь, пытаясь привести ее в соответствие с образом жизни ученика.
Я привыкла делить людей на категории (склонность к этому у меня была и до крещения, и я покаялась в гордости и предвзятости, но со временем проблема вернулась, изменились только категории): спасенные и неспасенные; неспасенные делились на открытых и закрытых, спасенные – на «верных» и «слабых». К каждой категории был свой подход, но иногда для меня категория заслоняла личность человека.
В отношениях с людьми у меня часто доминировала цель, которая проявлялась в установках: у сильных учиться, слабых укреплять, неспасенных спасать, с открытыми заниматься, за закрытых молиться. Со многими, многими людьми я общалась насквозь тенденциозно: ради цели я могла скрыть часть правды (например, приглашая человека на концерт, который состоится после проповеди) или часть своих мотивов. Сейчас я расцениваю это как лицемерие.
В бытность свою лидером беседы, я часто создавала атмосферу религии дел и, будучи сама незрелой в принятии собственных решений, способствовала развитию того же синдрома у сестер.
Стараясь не допускать лицеприятия, я, тем не менее, невольно по-разному относилась к мнению лидеров, простых учеников и мирских людей – в первом искала мудрость, второй оценивала критически, третий воспринимала скептически. На самом деле, критическое восприятие информации было весьма однобоким и фрагментарным. В каких-то областях я ставила на него запрет.
Случалось так, что, следуя совету или указанию наставника, я поступала не совсем по совести. Явно против своих убеждений я не шла, но зачастую делала то, чего по собственной инициативе делать бы не стала (например, уговаривала сестру поехать в отпуск не на 3, а на 2 недели). Но, что еще страшнее и симптоматичнее, в таких ситуациях, вместо того чтобы признаться себе, что совет решение лидера или «практика» были по меньшей мере странными, я пыталась объяснить самой себе (а потом и другим), почему это было правильно.
Похожая тенденция была у меня и относительно ушедших: поскольку я верила, что уход из ЦХ равносилен духовному самоубийству, я долгое время объясняла себе уходы знакомых их воображаемыми грехами, и далеко не всегда я удосуживалась прямо спросить человека, почему он ушел.
Часто я дерзко и поверхностно относилась к Богу. Я думала, что, воспринимая Его как «Папочку», строю с Ним близкие отношения, и молилась о всяких пустяках с легкостью, граничащей с автоматизмом. При чтении Библии я привыкла воспринимать ее героев или как пример для подражания, или наоборот. Например, я могла на «тихом времени» прочитать слова о том, что Иисус учил «как власть имеющий» и решить Ему подражать в некоторых ситуациях.
Еще одной особенностью ученических отношений с Богом было некое нетерпение. Молясь о чем-либо, я, вроде бы, понимала, что Бог может не исполнить мою молитву. Но все равно молилась с такой горячностью, что ожидала от Бога немедленной реакции. И размышляя о том, как Бог направляет церковь, я тоже верила, что Он будет действовать быстро. Думаю, это было связано со скороспелостью самого движения и поспешностью миссии, тем более, что от людей мы тоже ожидали быстрых решений.
Я ни в коем случае не сваливаю свою вину на «систему». Все перечисленное – мои собственные грехи, обусловленные особенностями моего характера. Безусловно, я многого еще не осознала и не осмыслила. Но в том, что уже стало видимой частью айсберга, я раскаиваюсь.
Сдвиг по фазе
Постепенно ширилось и углублялось осмысление грехов, ошибок и заблуждений, все больше появлялось и идей относительно устройства общины, и все болезненнее осознавался разрыв между направлением мышления «старых учеников» и лидерства. Я не буду здесь вдаваться в подробности событий весны прошлого года - все это бурно обсуждалось на форумах и «на кухнях». Чем острее реагировало на критику лидерство, тем острее ставились вопросы. В марте 2004, на пике напряжения, когда реальной была угроза изгнания из церкви всех инакомыслящих, я верила, что можно построить церковь, которая сохранит все лучшее, что есть в МЦХ, но будет свободна от ошибок в учении и тоталитарных тенденций – стоит только всем вместе покаяться и «разобрать кладовку».
Но именно в этот момент у меня и произошел сдвиг: опасность раскола в нашей церкви заставила меня задуматься о его природе и роли в МЦХ, а затем и в протестантизме в целом. Как случилось, что существуют тысячи протестантских деноминаций, каждая из которых, исповедуя принцип «только Писание», считает, что именно она понимает Писание верно? Не слишком ли смело Лютер считал современное ему католичество царством сатаны? И уж тем более, не слишком ли смело Кип Маккин утверждал, что примерно в 4-м (или в каком там?) веке христианство отошло от истины, погибло, засохло? А если допустить, что даже в самые темные для христианства времена – например, в душное средневековье или в советское время в России «врата ада» так и не одолели Церковь, то не заключается ли воля Бога в том, чтобы мы присоединились к этой Церкви и в нее вложили свое рвение и энергию – вместо того, чтобы упорно твердить: «мы наш, мы новый мир построим...»?
Православие меня никогда не привлекало – оно не вызывало у меня ни эстетического восторга, ни наплыва патриотических чувств, ни благоговения перед мудрой стариной. Спокойное уважение корней культуры – максимум, на что я была способна по отношению к внешнему облику православия. О внутреннем же я знала крайне мало.
Но когда, в целях ликбеза, я стала читать Православный катехизис, Антония Сурожского, Александра Шмемана, Сергея Булгакова и другую литературу (а еще вспомнила когда-то читанные в аспирантуре труды удивительных русских философов начала ХХ века) – передо мной начала вырисовываться совершенно иная картина православия, нежели та, которую я себе выстроила за годы пребывания в МЦХ. Прежде всего, меня потрясло, с каким благоговением, прониковением вглубь и осторожностью была сохранена суть христианства (конечно, теперь это звучит смешно: наконец-то Таня Ионова оценила православное богословие, найдя его соответствующим Писанию! Но на тот момент у меня действительно не было никакого другого критерия оценки, кроме собственного понимания Библии).
Очень быстро я поняла, что привычные наши аргументы против православия (например, по поводу иконопочитания, называния к/л отцом, монашества, почитания святых) порождены примитивным, поверхностным пониманием этих явлений и при внимательном рассмотрении отметаются мгновенно. Есть, конечно, вопросы сложнее – например, крещение детей – но и здесь все как минимум не так просто, как нам казалось. Но лично мои претензии к православию, в основном, сводились исключительно к практике (обрядоверие, косность традиций, отсутствие общинной жизни, формализация веры, невежество и язычество огромной массы людей, считающих себя православными, и т.д.).
Читая книги и общаясь с адекватными православными верующими, я поняла, что никто не отрицает этих проблем. О них говорят и с ними борются. Но когда я стала сравнивать волнующие меня проблемы ЦХ-шной и православной практики, я увидела, что, помимо проблем, причина которых – общечеловеческие склонности (например, любая религия сталкивается с тенденцией к формализации), большинство из них находится в совершенно разных плоскостях: проблемы православия затрагивают «вершки», наши же – «корешки». Другими словами, проблемы православия лежат на поверхности и никак не сказываются на прочнейшем, но живом ядре веры, которое тщательно охраняется от всяких инородных тел и странных влияний и, более того, само исцеляет раны. Многие же проблемы ЦХ затрагивают саму ее основу, и попытки их решить приводят к развалу всей системы вероучения. Например, когда мы признали, что спасение возможно и вне МЦХ, в умах и сердцах учеников началось неконтролируемое брожение (как будто ушла почва из-под ног – зачем тогда нужна ЦХ, если она не единственная?), границы учения размылись, и в качестве заплатки на расползающееся по швам вероучение появилась совершенно аморфная и невнятная теория о «невидимой церкви».
Я тоже переживала похожий период смятения. Когда мне стало ясно, что некоторые доктрины МЦХ не верны в корне, меня охватила паника: где же истина? Я стала собирать кусочки истины, которые после переоценки остались для меня незыблемыми. Оказалось. что нетронутой осталась самая сердцевина христианства, то общее, что есть у большинства христианских конфессий. И какое-то время я пыталась убедить себя, что мне этого минимума достаточно, чтобы быть христианкой. Но вопросы продолжали накапливаться. Основная их масса вертелась вокруг понятия «Церковь».
Тогда я взялась за историю церкви. Читая книгу А. Шмемана «Исторический путь православия», я была потрясена тем, как Господь испокон веков вел Церковь, несмотря на человеческие грехи и заблуждения. Наконец-то мне хоть как-то понятным стал отрывок 1-е Тимофею 3:15, где Церковь называется «столпом и утверждением истины». Ведь по сути у нас всегда считалось скорее наоборот: Церковь зиждется на истине. А здесь говорится, что Церковь хранит и утверждает истину. Я не утверждаю, что всесторонне изучила историю Церкви и имею право делать богословские заключения, но на мой собственный выбор увиденное мною исполнение этого отрывка в истории сильно повлияло.
Думаю, не стоит объяснять, что я не приняла православие слепо, не задавая вопросов. Безусловно, у меня были (а некоторые и остаются) те же вопросы, что задает любой нормальный ЦХовец. Но чем больше я ищу на них ответы, тем больше понимаю, в каком направлении мне стоит продолжать духовные поиски, ставшие уже несовместимыми с членством в Церкви Христа.
От пребывания в ЦХ у меня на данный момент очень неоднозначное ощущение: с одной стороны, меня не оставляет сожаление о фанатизме, которым я, несомненно, страдала, и о заблуждениях, в которые верила и которым учила других. С другой сторны, опыт жизни в ЦХ для меня чрезвычайно ценен. Она привила мне неустанное стремление к Богу и праведности, личную веру в Христа, твердое отношение к греху, осознание важности общинной жизни. Кроме того, на меня очень повлияли все удивительные примеры искренней веры, жертвенной любови, сияющей чистоты, крепкой дружбы, которых за 12 лет в церкви я видела великое множество. И наконец, я стольким обязана церкви – и прекрасным браком и обилием друзей, и еще многим, многим другим, - что всегда буду благодарна Богу за эти двенадцать лет.
Copyright © Церковь Христа, МЦХ Все права защищены.
Опубликовано на: 2005-03-31 (6999 Прочтено)
[ Назад ]