Зарегистрирован: Feb 12, 2003
Сообщения: 5417
Откуда: Санкт-Петербург
Добавлено:
Пн Май 23, 2005 10:34 am
mukha писал(а):
А товарищ Галаго (так зовут этого автора, да?) вчера родился и вообразил себя 1) настолько православным, чтобы влиять на сердца и умы детей, 2) литератором.
Лена, я вас уже просила - если вы знаете еще какую-то детскую православную литературу - поделитесь.
mukha писал(а):
И я не понимаю, как можно любить Галаго и Муми-тролля одновременно.
Слово "любовь", знаете ли, такое...
mukha писал(а):
Они взаимоисключающие фигуры.
Лена, это они в вашем сознании взаимоисключающие фигуры. Про любовь не скажу, но вот уважать, например, можно по-разному: шоколадку за сладость, хрен за прошибаемость.
mukha писал(а):
И еще раз (третий?) повторюсь - это не художественная литература, это называется духовно-назидательная литература - та же проповедь, расцвеченная околохудожественными элементами.
Знаете, на этот счет можно спорить до бесконечности - что есть художественная литература. Относительно проповеди - в ней отсутствует такой важный компонет (без которого не может художественная литература), как вымысел, вымышленный художественный мир. Здесь он есть, так что, извините, это никак не проповедь. А вот художественная литература вполне может быть назидательной (с духовной - сложнее).
mukha писал(а):
Имеет право на существование. Но не в одном ряду с Муми-троллем
В моем сознании (если вы про меня) они в разных рядах.
Лена, я вас уже просила - если вы знаете еще какую-то детскую православную литературу - поделитесь.
Света, я не знаю детскую православную литературу, я месяц назад воцерковилась.
Almida писал(а):
Знаете, на этот счет можно спорить до бесконечности - что есть художественная литература. Относительно проповеди - в ней отсутствует такой важный компонет (без которого не может художественная литература), как вымысел, вымышленный художественный мир. Здесь он есть, так что, извините, это никак не проповедь. А вот художественная литература вполне может быть назидательной (с духовной - сложнее)..
Света, ну если вымысел - критерий... Хотите, я вам сейчас сказочку сварганю - это что, будет художественной литературой?
А по поводу рецензии вы меня заинтересовали, спасибо...
Зарегистрирован: Feb 12, 2003
Сообщения: 5417
Откуда: Санкт-Петербург
Добавлено:
Пн Май 23, 2005 11:11 am
mukha писал(а):
Света, я не знаю детскую православную литературу, я месяц назад воцерковилась.
Это не оправдание. (Шютка).
На самом деле, есть православная детская литература на порядок выше (только сейчас нашла в интернете; что бы мы, филологи, без интернета делали? ). Скоро размещу кое-что в этой теме.
mukha писал(а):
Света, ну если вымысел - критерий...
Вымысел - не критерий (есть еще и другие критерии художественной литературы). Но без него литература не будет художественной. Какой угодно другой, но не художественной.
mukha писал(а):
Хотите, я вам сейчас сказочку сварганю - это что, будет художественной литературой?
Это смотря как сварганите.
Хэх.. куда взяли - художественная литература! Для начала спросите - "Если я нечто для детей сварганю - это что - будет сказочкой?" Отвечаю - "Это смотря как сварганите".
Вот! Золотые слова! Ловко я вас раскрутила? А теперь докажите, что вам нравится, как вышеупомянутый товарищ сварганил свои тексты.
А вообще-то, мне действительно интересно, чем он вам так понравился. Так что предлагаю вам такой расклад: вы - хвалебную рецензию, я - разгромную. Идет?
Зарегистрирован: Feb 12, 2003
Сообщения: 5417
Откуда: Санкт-Петербург
Добавлено:
Пн Май 23, 2005 11:34 am
mukha писал(а):
"Это смотря как сварганите".
Вот! Золотые слова! Ловко я вас раскрутила?
Ничего вы меня не раскрутили.
Я и не утверждала, что эти рассказики - вершина искусства слова.
mukha писал(а):
А теперь докажите, что вам нравится, как вышеупомянутый товарищ сварганил свои тексты.
Мне нравится, о чем этот товарищ сварганил свои тексты. Будут тексты о том же более совершенным слогом - вы будете первая, с кем я ими поделюсь.
mukha писал(а):
А вообще-то, мне действительно интересно, чем он вам так понравился. Так что предлагаю вам такой расклад: вы - хвалебную рецензию, я - разгромную. Идет?
Это у вас всегда так - либо разгромить, либо восхвалить? А как-то иначе - никак?
Например, констатировать действительную реальность (она же реальная действительность ) - тексты о православии, о православных ценностях, тексты для детей, потому четкая поляризация "добро/зло" (что естественно для детей), но слог хромает, автору надо над этим работать (Лермонтов, кстати, тоже не сразу стал писать гениальные произведения).
Зарегистрирован: Nov 04, 2003
Сообщения: 773
Откуда: Москва, МЦХ 1993 - 2004
Добавлено:
Пн Май 23, 2005 11:42 am
Almida писал(а):
gaya писал(а):
Almida писал(а):
gaya писал(а):
И особенно не хочется, чтобы ее духовное мировоззрение строилось на чьих-то пусть добрых, но сомнительных и примитивных формулах.
ОК. Начните со своим ребенком с "Догвилля" фон Триера.
И к чему это высокомерие?
Вы считаете, что рассказы Галаго хороши настолько, что следующим этапом может быть лишь Триер?
Я не о качестве, а о "сомнительных и примитивных формулах".
Мы говорим о духовном мировоззрении? И, надеюсь, о христианском?
Триер - это о духовном, о христианском. Но не примитивными формулами, поскольку не для детей, для которых не примитивные формулы (они же - постмодерн) - верная смерть, в отличие от взрослых (хотя, по моим наблюдениям, постмодерн и на взрослых сказывается не лучшим образом).
.
В моей первоначальной цитате было продолжение . "Собака порылась" не в словах "сомнительные и примитивные", а в слове "формула". Назидание с помощью однозначных формул чревато само по себе. Но вот когда это эти формулы еще и сомнительные (в смысле, что некоторые выводы, которые там делаются, очень сомнительные) и однобокие (чтобы не резало слух слово примитивные), то еще хуже. Об этом речь .
Чтобы донести до ребенка некие истины и при этом оставить место для его осмысления, воображения - необходим талант. А при его отсутствии получается то, что получается. А ведь любой зрелый писатель и критик Вам подтвердит, что написать действительно хорошую детскую книгу гораздо сложнее, чем взрослую. Это известный факт.
Зарегистрирован: Feb 17, 2003
Сообщения: 5169
Откуда: Москва, из МЦХ ушла в 1998г. РПЦ
Добавлено:
Пн Май 23, 2005 11:43 am
Цитата:
Мне нравится, о чем этот товарищ сварганил свои тексты.
все таки.. мне кажется, что какая бы ни была хорошая тема в рассказе, его форма должна быть тоже хорошей. иначе у ребенка, которому читают, будет отбит вкус к хорошей литературе. ну примерно как детективы с детства читать, после них Федора Михалыча воспринимать крайне сложно и неинтересно.
а если читать их только в качестве назидания, то получается принцип "цель оправдывает средства"..
_________________ "-Привееет Каайл Как твои делааа?"(с) Картман.
Зарегистрирован: Feb 12, 2003
Сообщения: 5417
Откуда: Санкт-Петербург
Добавлено:
Пн Май 23, 2005 11:50 am
Незабвенный Ганс-Христиан: "Пятеро из одного стручка", уже упомянутая (по-моему) в этой теме "Девочка со спичками", "Сидень", "Девочка, наступившая на хлеб", "Ангел".
В стручке сидело пять горошин; сами они были зеленые, стручок тоже зеленый, ну, они и думали, что и весь мир зеленый; так и должно было быть! Стручок рос, росли и горошины; они приноравливались к помещению и сидели все в ряд. Солнышко освещало и пригревало стручок, дождик поливал его, и он делался все чище и прозрачнее; горошинам было хорошо и уютно, светло днем и темно ночью, как и следует. Они все росли да росли и все больше и больше думали, сидя в стручке, — что-нибудь да надо же было делать!
— Век, что ли, сидеть нам тут? — говорили они. — Как бы нам не зачерстветь от такого сидения!.. А сдается нам, есть что-то и за нашим стручком! Уж такое у нас предчувствие!
Прошло несколько недель; горошины пожелтели, стручок тоже пожелтел. — Весь мир желтеет! — сказали они, и кто ж бы им помешал говорить так?
Вдруг они почувствовали сильный толчок; стручок был сорван человеческой рукой и сунут в карман, к другим стручкам.
— Ну вот теперь скоро нас выпустят на волю! — сказали горошины и стали ждать.
— А хотелось бы мне знать, кто из нас пойдет дальше всех! — сказала самая маленькая. — Впрочем, скоро увидим!
— Будь что будет! — сказала самая большая. Крак! — стручок лопнул, и все пять горошин выкатились на яркое солнце. Они лежали на детской ладони; маленький мальчик разглядывал их и говорил, что они как раз пригодятся ему для стрельбы из бузинной трубочки. И вот одна горошина уже очутилась в трубочке, мальчик дунул, и она вылетела.
— Лечу, лечу, куда хочу! Лови, кто может! — закричала она, и след ее простыл.
— А я полечу прямо на солнце; вот настоящий-то стручок! Как раз по мне! — сказала другая. Простыл и ее след.
— А мы куда придем, там и заснем! — сказали две следующие. — Но мы таки до чего-нибудь докатимся! — Они и правда прокатились по полу, прежде чем попасть в бузинную трубочку, но все-таки попали в нее. — Мы дальше всех пойдем!
— Будь что будет! — сказала последняя, взлетела кверху, попала на старую деревянную крышу и закатилась в щель как раз под окошком чердачной каморки. В щели был мох и рыхлая земля, мох укрыл горошину; так она и осталась там, скрытая, но не забытая Господом Богом.
— Будь что будет! — говорила она. А в каморке жила бедная женщина. Она ходила на поденную работу: чистила печи, пилила дрова, словом исполняла всякую тяжелую работу; сил у нее было довольно, охоты работать тоже не занимать стать, но из нужды она все-таки не выбивалась! Дома оставалась у нее ее единственная дочка, подросток. Она была такая худенькая, тщедушная; целый год уж лежала в постели: не жила и не умирала.
— Она уйдет к сестренке! — говорила мать. — У меня ведь их две было. Тяжеленько было мне кормить двоих; ну, вот Господь Бог и поделил со мною заботу, взял одну к себе! Другую-то мне хотелось бы сохранить, да Он, видно, не хочет разлучать сестер! Заберет и эту!
Но больная девочка все не умирала; терпеливо, смирно лежала она день-деньской в постели, пока мать была на работе.
Дело было весною, рано утром, перед самым уходом матери на работу. Солнышко светило через маленькое окошечко прямо на пол, и больная девочка посмотрела в оконце. — Что это там зеленеет за окном? Так и колышется от ветра!
Мать подошла к окну и приотворила его.
— Ишь ты! — сказала она. — Да это горошинка пустила ростки! И как она попала сюда в щель? Ну, вот у тебя теперь будет свои садик!
Придвинув кроватку поближе к окну, чтобы девочка могла полюбоваться зеленым ростком, мать ушла на работу.
— Мама, я думаю, что поправлюсь! — сказала девочка вечером. — Солнышко сегодня так пригрело меня. Горошинка, видишь, как славно растет на солнышке? Я тоже поправлюсь, начну вставать и выйду на солнышко.
— Дай-то Бог! — сказала мать, но не верила, что это сбудется.
Однако она подперла зеленый росток, подбодривший девочку, небольшою палочкой, чтобы он не сломался от ветра; потом взяла тоненькую веревочку и один конец ее прикрепила к крыше, а другой привязала к верхнему краю оконной рамы. За эту веревочку побеги горошины могли цепляться, когда станут подрастать. Так и вышло: побеги заметно росли и ползли вверх по веревочке.
— Смотри-ка, да она скоро зацветет! — сказала женщина однажды утром и с этой минуты тоже стала надеяться и верить, что больная дочка ее поправится.
Ей припомнилось, что девочка в последнее время говорила как будто живее, по утрам сама приподнималась на постели и долго сидела, любуясь своим садиком, где росла одна-единственная горошина, а как блестели при этом ее глазки! Через неделю больная в первый раз встала с постели на целый час. Как счастлива она была посидеть на солнышке! Окошко было отворено, а за окном покачивался распустившийся бело-розовый цветок. Девочка высунулась в окошко и нежно поцеловала тонкие лепестки. День этот был для нее настоящим праздником.
— Господь сам посадил и взрастил цветочек, чтобы ободрить и порадовать тебя, милое дитятко, да и меня тоже! — сказала счастливая мать и улыбнулась цветочку, как ангелу небесному.
Ну, а другие-то горошины? Та, что летела, куда хотела, — лови, дескать, кто может, — попала в водосточный желоб, а оттуда в голубиный зоб и лежала там, как Иона во чреве кита. Две ленивицы ушли не дальше — их тоже проглотили голуби, значит и они принесли немалую пользу. А четвертая, что собиралась залететь на солнце, упала в канаву и пролежала несколько недель в затхлой воде, пока не разбухла.
— Как я славно раздобрела! — говорила горошина. — Право, я скоро лопну, а ж большего, я думаю, не сумела достичь ни одна горошина. Я самая замечательная из всех пяти!
Канава была с нею вполне согласна. А у окна, выходившего на крышу, стояла девочка с сияющими глазами, румяная и здоровая; она сложила руки и благодарила Бога за цветочек гороха.
-- А я все-таки стою за мою горошину! — сказала канава.
Девочка со спичками
Как холодно было в тот вечер! Шел снег, и сумерки сгущались. А вечер был последний в году — канун Нового года. В эту холодную и темную пору по улицам брела маленькая нищая девочка с непокрытой головой и босая. Правда, из дому она вышла обутая, но много ли было проку в огромных старых туфлях? Туфли эти прежде носила ее мать — вот какие они были большие, — и девочка потеряла их сегодня, когда бросилась бежать через дорогу, испугавшись двух карет, которые мчались во весь опор. Одной туфли она так и не нашла, другую утащил какой-то мальчишка, заявив, что их нее выйдет отличная люлька для его будущих ребят.
Вот девочка и брела теперь босиком, и ножки ее покраснели и посинели от холода. В кармане ее старенького передника лежало несколько пачек серных спичек, а одну пачку она держала в руке. За весь этот день она не продала ни одной спички, и ей не подали ни гроша. Она брела, голодная и продрогшая и так измучилась, бедняжка!
Снежинки садились на ее длинные белокурые локоны, красиво рассыпавшиеся по плечам, но она, право же, и не подозревала о том, что они красивы. Изо всех окон лился свет, на улице вкусно пахло жареным гусем — ведь был канун Нового года. Вот о чем она думала!
Наконец девочка нашла уголок за выступом дома. Тут она села и съежилась, поджав под себя ножки. Но ей стало еще холоднее, а вернуться домой она не смела: ей ведь не удалось продать ни одной спички, она не выручила ни гроша, а она знала, что за это отец прибьет ее; к тому же, думала она, дома тоже холодно; они живут на чердаке, где гуляет ветер, хотя самые большие щели в стенах и заткнуты соломой и тряпками.
Ручонки ее совсем закоченели. Ах, как бы их согрел огонек маленькой спички! Если бы только она посмела вытащить спичку, чиркнуть ею о стену и погреть пальцы! Девочка робко вытянула одну спичку и... чирк! Как спичка вспыхнула, как ярко она загорелась! Девочка прикрыла ее рукой, и спичка стала гореть ровным светлым пламенем, точно крохотная свечечка.
Удивительная свечка! Девочке почудилось, будто она сидит перед большой железной печью с блестящими медными шариками и заслонками. Как, славно пылает в ней огонь, каким теплом от него веет! Но что это? Девочка протянула ноги к огню, чтобы погреть их, — и вдруг... пламя погасло, печка исчезла, а в руке у девочки осталась обгорелая спичка.
Она чиркнула еще одной спичкой, спичка загорелась, засветилась, и когда ее отблеск упал на стену, стена стала прозрачной, как кисея. Девочка увидела перед собой комнату, а в ней стол, покрытый белоснежной скатертью и уставленный дорогим фарфором; на столе, распространяя чудесный аромат, стояло блюдо с жареным гусем, начиненным черносливом и яблоками! И всего чудеснее было то, что гусь вдруг спрыгнул со стола и, как был, с вилкой и ножом в спине, вперевалку заковылял по полу. Он шел прямо к бедной девочке, но... спичка погасла, и перед бедняжкой снова встала непроницаемая, холодная, сырая стена.
Девочка залегла еще одну спичку. Теперь она сидела перед роскошной рождественской елкой. Эта елка была гораздо выше и наряднее той, которую девочка увидела в сочельник, подойдя к дому одного богатого купца и заглянув в окно. Тысячи свечей горели на ее зеленых ветках, а разноцветные картинки, какими украшают витрины магазинов, смотрели на девочку. Малютка протянула к ним руки, но... спичка погасла. Огоньки стали уходить все выше и выше и вскоре превратились в ясные звездочки. Одна из них покатилась по небу, оставив за собой длинный огненный след.
"Кто-то умер", — подумала девочка, потому что ее недавно умершая старая бабушка, которая одна во всем мире любила ее, не раз говорила ей: "Когда падает звездочка, чья-то душа отлетает к Богу".
Девочка снова чиркнула о стену спичкой и, когда все вокруг осветилось, увидела в этом сиянии свою старенькую бабушку, такую тихую и просветленную, такую добрую и ласковую.
— Бабушка, — воскликнула девочка, — возьми, возьми меня к себе! Я знаю, что ты уйдешь, когда погаснет спичка, исчезнешь, как теплая печка, как вкусный жареный гусь и чудесная большая елка!
И она торопливо чиркнула всеми спичками, оставшимися в пачке, — вот как ей хотелось удержать бабушку! И спички вспыхнули так ослепительно, что стало светлее, чем днем. Бабушка при жизни никогда не была такой красивой, такой величавой. Она взяла девочку на руки, и, озаренные светом и радостью, обе они вознеслись высоко-высоко — туда, где нет ни голода, ни холода, ни страха, — они вознеслись к Богу.
Морозным утром за выступом дома нашли девочку: на щечках ее играл румянец, на губах — улыбка, но она была мертва; она замерзла в последний вечер старого года. Новогоднее солнце осветило мертвое тельце девочки со спичками; она сожгла почти целую пачку.
— Девочка хотела погреться, — говорили люди. И никто не знал, какие чудеса она видела, среди какой красоты они вместе с бабушкой встретили Новогоднее Счастье.
Сидень
В старой барской усадьбе жили славные молодые господа. Жили они богато, счастливо, себе ни в чем не отказывали и других не забывали — делали много добра: им хотелось всех видеть такими же счастливыми, довольными, какими были сами.
В сочельник в рыцарской зале замка зажигалась великолепно разукрашенная елка; в камине ярко пылал огонь, а рамы старых картин были окружены венками из еловых ветвей. К господам собирались гости, начинались музыка, танцы.
А пораньше, под вечер, рождественское веселье устраивалось и в людской. Тут тоже красовалась большая елка, пестревшая красными и белыми свечками, национальными флагами, бумажными лебедями и сеточками, наполненными сластями. На эту елку приглашали также всех бедных ребятишек из округа с их матерями. Матери не очень-то заглядывались на елку, а больше все поглядывали на стол с подарками: шерстяными и бумажными материями на платья и штанишки. Туда же смотрели и дети постарше, и только малыши тянулись ручонками к свечам, мишуре и флагам.
Вся эта пестрая компания являлась сюда рано, после полудня, и угощалась рождественскою кашею и жареным гусем с красною капустою; после же того, как все успевали досыта налюбоваться елкой и получить свои подарки, каждому подносили еще по стаканчику пунша да по яблочной пышке.
Затем гости расходились по своим бедным лачугам, и там-то начинались разговоры о том, как славно живется барам — как они сладко едят и пьют, а наговорившись, все принимались еще раз хорошенько разглядывать свои подарки.
В услужении у господ жили также Оле и Кирстина — муж с женою. Они были приставлены к господскому саду в помощь садовнику и получали за свой труд помещение и стол. Кроме того, на их долю каждый сочельник доставались положенные подарки, и всех пятерых детей одевали на свой счет господа.
— Много делают добра наши господа! — говорили муж и жена. — Ну, да ведь на то у них и средства, чтобы доставлять себе этим удовольствие!
— Тут славные платья для четверых ребят! — сказал Оле. — Что же нет ничего для Сидня? Прежде они и его не забывали, хоть он и не бывает на елке!
Сиднем прозвали они старшего сына; звали же его, собственно, Гансом. Малышом он был резвым, крепким ребенком, но потом вдруг с чего-то "ослабел ногами", как они говорили, — не мог больше ни стоять, ни ходить, и вот лежал в постели уже пятый год.
— У меня есть кое-что и для него! — сказала мать. — Только не Бог весть что — книжка для чтения!
— Сыт он с нее будет, нечего сказать! — заметил отец.
Зато сам-то Ганс очень обрадовался книжке. Он был мальчик: способный, любил читать, да и работать не ленился и трудился, насколько хватало сил и умения. Он не сходил с постели, но руки у него были проворные, и он прилежно вязал шерстяные чулки и далее одеяла, которые госпожа помещица хвалила и покупала.
Книжка, что подарили Гансу господа, оказалась собранием сказок. Было ему теперь что почитать, о чем поразмыслить!
— А в доме-то от нее все-таки пользы мало! — сказали родители. — Ну, да пусть себе почитает от скуки, не все же ему чулки вязать!
Пришла весна; начала пробиваться травка, показались первые цветочки, а с ними и сорные травы, как, например, можно обозвать крапиву, хотя о ней так прекрасно сказано в псалме:
Хотя бы всех земных царей
Со всех концов земли созвать,
То все же властью им своей
Листка крапивы не создать!
В господском саду было поэтому много работы не только самому садовнику и его ученикам, но и Оле и Кирстине.
— Ну и работа! — говорили они. — Только что мы выполем и вычистим все дорожки — их опять затопчут! Гости-то ведь у господ не переводятся! И во что это обходится им! Ну, да и то сказать — куда ж им деньги-то девать?
— Да, мудрено распределено все на свете! — сказал Оле. — Все мы дети одного Отца — Господа, говорит священник, откуда же такая разница?
— Пошла она с грехопадения! — говорила Кирстина.
Об этом же зашел у них разговор и вечером, когда Сидень лежал и читал свои сказки. От нужды и тяжелого труда огрубели не только руки, но и сердце и мысли бедняков; они не могли переварить своей бедности, не могли взять в толк ее причин и, говоря о том, раздражались все больше и больше.
— Одни живут в довольстве и в счастье, другие век свой должны мыкать горе! И с какой стати нам платиться за непослушание и любопытство наших прародителей! Мы бы на их месте ничего такого не сделали!
— Сделали бы! — сказал вдруг Сидень. — Вот тут, в книжке, все сказано!
— Что там сказано? — спросили родители. И Ганс прочел им старую сказку о дровосеке и его жене. Они тоже бранили Адама и Еву за их любопытство, ставшее виною людского несчастья, а в это время мимо как раз проходил король той страны.
"Идите за мною!" — сказал он. — Вы будете жить не хуже меня; на стол вам будут подавать по семи блюд, да еще одно сверх того, но на него вы можете только смотреть. Стоит же вам дотронуться до этой закрытой миски — конец вашему сладкому житью!" — "Что бы такое было в этой миске?" — спросила жена. "Это нас не касается!" — ответил муж, "Да я и не любопытствую! — продолжала жена. — Мне только хотелось бы знать, почему нам нельзя приподнять крышку? Уж наверно, там что-нибудь отменно вкусное!" — "Только бы не какая-нибудь хитрая механика! — сказал муж. — Вдруг как выстрелит да всполошит весь дом!" — "Ой-ой!" — сказала жена и не посмела дотронуться до миски. Но ночью ей приснилось, что крышка приподнялась сама собой, и из миски запахло чудеснейшим пуншем, какой подают только на свадьбах да на похоронах. Еще в миске лежала серебряная монетка с надписью: "Напьетесь этого пунша и — сделаетесь такими богачами, что все остальные люди будут перед вами нищими!" Тут она проснулась и рассказала мужу свой сон. "Ты слишком много думаешь об этом!" — сказал он. "А что, если чуть-чуть приподнять крышку?" — сказала жена. "Только чуть-чуть, смотри!" — сказал муж. Жена приподняла крышку — чуть-чуть... Из миски выскочили два юрких мышонка и шмыгнули в щелочку. "Спокойной ночи! — сказал король. — Можете теперь отправляться восвояси! Да не браните больше Адама и Еву — вы сами такие же любопытные и неблагодарные!"
— Как эта история могла попасть в книгу? — спросил Оле. — Ведь она точно про нас написана! Да, тут есть над чем призадуматься!
На другой, день они опять, пошли на работу, и за день-то их и солнцем пожгло и дождиком до костей промочило. Опять накипело у них на душе, опять принялись они пережевывать невеселые думы. Отужинали они засветло, и Оле сказал Гансу: — Ну-ка, прочти нам опять ту историю о дровосеке!
— Да тут много других хороших! — сказал Ганс. — Вы их еще не знаете!
— И не надо! — ответил отец. — Я хочу слышать ту, которую знаю!
И муж с женою опять прослушали ту лее сказку. И не раз еще возвращались они к ней по вечерам.
— Не все-то она мне, однако, распутывает! — сказал раз Оле. — Поди ж ты вот, и с людьми бывает, что с молоком, когда оно скисает: выходит и дорогой сыр и жидкая сыворотка! Иные так уж и родятся на счастье да на радость, никакого горя, никакой нужды весь век не знают!
Сидень лежал и слушал. Он был слаб ногами, но не умом, и вот взял да в ответ на это и прочел родителям из своей книжки сказку о человеке, который сроду не знавал ни горя, ни нужды. Да, где только было искать такого человека? А найти его надо было: король лежал при смерти, и спасти его могла только рубашка с человека, который бы по правде мог сказать, что сроду не знавал ни горя, ни нужды. Разослали гонцов во все концы света, по всем замкам и усадьбам, ко всем зажиточным и довольным жизнью людям, но стоило хорошенько порасспросить их, и оказывалось, что все они испытывали и нужду и горе. "А вот я — нет!" — заявил один свинопас; он сидел у канавы и весело распевал песенку. "Я счастливейший человек на свете!" — "Так давай сюда твою рубашку! — сказали посланные. — Тебе дадут за нее полкоролевства!" Но у него не было рубашки. А он все-таки считал себя счастливцем!
— Вот так франт! — вскричал Оле, и оба — и он и жена — принялись смеяться, как не смеялись уже много лет. А мимо их жилища проходил школьный учитель.
— Ишь, какое у вас сегодня веселье! — сказал он. — Вот редкость-то! В лотерею выиграли, что ли?
— Нет, не то! — сказал Оле. — Это вот Ганс прочел нам сказку о человеке, сроду не знавшем ни нужды, ни горя, а оказалось, что у молодца и рубашки-то на теле не было! Поневоле размякнешь душой, как послушаешь такую историю, да еще прямо из книжки! Правда, знать, у всякого свой крест, никто не избавлен от этого! Все-таки утешение!
— Откуда у вас эта книга? — спросил учитель.
— А в прошлом году подарили Гансу на елке! Господа подарили. Они знают, что он охотник читать, да и сидень вдобавок! Мы-то было жалели тогда, что они не подарили ему денег на пару рубах! Но книжка-то оказалась дельною: она словно отвечает тебе на все твои мысли! Учитель взял книжку и раскрыл, ее.
— Ну-ка, пусть он прочтет нам эту историю еще разок! — попросил Оле. — Я не запомнил ее как следует. А потом пусть прочтет и другую — о дровосеке!
Этих двух сказок вполне хватало Оле; они как будто освещали солнышком все жилье и разгоняли тяжелые, мрачные думы, одолевавшие бедняков. А сам-то Ганс успел прочесть и перечесть всю книжку не раз; сказки уносили его в недоступный ему мир, — ноги ведь не носили бедняжку.
Школьный учитель присел у постели и побеседовал с мальчиком. Беседа эта обоим доставила большое удовольствие, и с того дня учитель часто стал заходить к Гансу, когда родители были на работе. Для мальчика же каждое посещение учителя было настоящим праздником. Как внимательно слушал он рассказы старика о величине земли, о разных странах, о том, что солнце почти в полмиллиона раз больше земли и находится так далеко от нее, что пущенное с солнца пушечное ядро долетело бы до земли только через двадцать пять лет, тогда как луч света достигает до нее всего в восемь минут.
Все это известно в наше время каждому прилежному школьнику, но для Ганса все это было новостью куда более чудесною, нежели все сказки в его книжке.
Раза два в году школьного учителя приглашали отобедать в замке, и вот однажды, он воспользовался случаем — рассказал господам, какое значение приобрела для бедняков та книжка, которую они подарили мальчику, какое благодетельное, отрезвляющее влияние имели на бедняков какие-нибудь две сказки! Хилый, но умный мальчик вливал своим чтением мир и отраду в сердца родителей и заставлял работать их мысли.
Когда учитель стал прощаться, госпожа вручила ему пару серебряных далеров для маленького Ганса.
— Пусть их возьмут отец с матерью! — сказал Ганс, когда учитель принес ему деньги.
А те сказали:
— Сидень-то тоже, оказывается, приносит нам радость и пользу!
Дня два спустя, днем, когда родители Ганса были на работе, перед жилищем их остановилась господская карета. Это пожаловала навестить Сидня сама добрая госпожа; она была так рада, что ее рождественский подарок доставил столько утехи и удовольствия и родителям и мальчику! На этот раз она привезла ему белого хлеба, фруктов, бутылку сладкого сока и — что всего больше обрадовало Ганса — вызолоченную клетку с маленькою черненькою птичкой. Как она мило насвистывала! Клетку с птичкой поставили на высокий деревянный сундук, неподалеку от постели мальчика, чтобы он постоянно мог любоваться на птичку. Пение же ее слышно было далее на улице.
Оле и Кирстина вернулись домой уже после отъезда госпожи. Они хоть и видели, как рад был птичке мальчик, все-таки отнеслись к подарку как к лишней обузе в доме.
— Много они понимают, эти баре! — сказали они. — Вот у нас теперь еще новая забота — ходить за птицей! Сам-то Сидень ведь не может! Ну, и кончится тем, что кошка съест ее!
Прошла неделя, прошла другая; кошка за это время много раз побывала в горнице, не выказывая поползновения даже испугать птичку, не то что съесть. Но вот случилось удивительное событие. Дело было после обеда, родители и все дети были на работе; дома оставался один Ганс. Он сидел на постели и перечитывал сказку о жене рыбака, все желания которой исполнялись сейчас же. Захотела стать королевой и стала, захотела стать императрицей — тоже, но когда захотела стать самим Богом — очутилась опять в грязи, откуда только что выбралась.
История эта не имела ни малейшего отношения ни к птице, ни к кошке; Сидень только читал ее, когда произошло замечательное событие, и навсегда запомнил это обстоятельство.
Клетка помещалась на сундуке; кошка стояла на полу и пристально глядела на птицу своими желто-зелеными глазами. Взгляд ее как будто говорил птичке: "Как ты мила! Так бы и съела тебя!"
Ганс прочел это во взгляде кошки и закричал: "Брысь! Вон из комнаты!" — а кошка как-будто готовилась к прыжку.
Ганс не мог достать до нее, и под руками у него не было ничего, кроме драгоценнейшего его сокровища — книжки, со сказками. Но он все-таки бросил ею в кошку; корочки переплета оторвались и полетели в одну сторону, а книжка в другую. Кошка же только слегка отодвинулась и посмотрела на Ганса, словно говоря: "И не суйся лучше, милый мой! Я-то могу и бегать и прыгать, а ты вот нет!"
Ганс следил за каждым движением кошки и весь дрожал от волнения. Птичка тоже заметалась в клетке. Позвать было некого, и кошка точно знала это. Вот она опять стала готовиться к прыжку. Ганс принялся махать на нее своим одеялом — руками-то он мог действовать, — но кошка не обращала на одеяло никакого внимания. Наконец Ганс даже запустил в нее одеялом, но без всякой пользы; кошка вскочила на стул, а потом на подоконник, откуда было ближе добраться до птички.
Вся кровь прихлынула к сердцу Ганса, но он о том и не думал, он думал только о кошке и птичке. Что же, однако, мог он сделать? Как ему сойти с постели? Он не мог даже встать на ноги, не то что ходить!.. Сердце мальчика как будто перевернулось в груди, когда он увидел, что кошка вдруг прыгнула с окна прямо на сундук и опрокинула клетку набок. Птичка отчаянно забилась. Ганс вскрикнул, по телу его пробежал судорожный трепет, и он, не помня себя, спрыгнул с постели, кинулся к сундуку, скинул на пол кошку, крепко схватил клетку с перепуганной птичкой и выбежал на улицу. Тут у него брызнули из глаз слезы, и он громко закричал: "Я могу ходить! Я могу ходить!"
Он вдруг выздоровел: это иногда случается, случилось и с ним.
Учитель жил рядом. Ганс и кинулся к нему, как был — босой, в одной рубашонке да курточке, с клеткой в руках. — Я могу ходить! — кричал он. — Господи Боже мой! — И он зарыдал от радости.
Да, вот была в тот день радость в доме Оле и Кирстины!
— Счастливее этого дня нам уж не дождаться! — сказали они оба.
Ганса позвали к господам; много лет уже не ходил он по этой дороге, и теперь ему казалось, что и деревья-то все и кусты, которые он так хорошо знал, кивали ему ветвями и говорили: "Здорово, Ганс! Добро пожаловать!" — солнышко так и играло у него на лице и в сердце!
Добрые молодые господа усадили Ганса и так радовались его выздоровлению, словно он был им родной. Особенно радовалась сама госпожа: это она ведь подарила ему и книжку со сказками и птичку. Ведь это птичка была виновницей выздоровления Ганса, а книжка тоже сослужила немалую службу: развлекала и утешала и мальчика и его родителей. Он и не хотел расставаться с нею никогда, хотел беречь и постоянно перечитывать ее, до какой бы глубокой старости ни дожил! Теперь он уже мог быть в помощь своим родителям и собирался научаться какому-нибудь ремеслу — лучше всего переплетному: тогда ему можно будет читать все новые книги!
Но после обеда госпожа призвала к себе родителей Ганса: она уже поговорила о мальчике с мужем, Ганс был мальчик прилежный, набожный и способный к учению, ну, и Господь не оставит его!
В этот вечер родители Ганса вернулись домой как нельзя более довольные, особенно Кирстина, но через неделю она заливалась горькими слезами, снаряжая своего Ганса в путь. Правда, его одели в хорошее платье, и сам он был мальчик хороший, но теперь его приходилось отправить за море, далеко-далеко! Он поступит в гимназию, и пройдут долгие годы, прежде чем родители опять свидятся с ним!
Книжку со сказками ему не дали с собою; родители хотели сохранить ее, на память. И отец частенько перечитывал все те же две сказки, — их-то он знал!
И вот от Ганса стали приходить письма, одно другого радостнее. Он жил у хороших людей, в хорошей обстановке, а лучше всего было то, что он мог посещать школу! Многому мог он там научиться! Теперь у него было только одно желание: дожить до ста лет и когда-нибудь сделаться школьным учителем!
— Дожить бы и нам до этого! — толковали родители, пожимая друг другу руки, словно шли к Причастию.
— Да, вот что случилось с Гансом! — говорил Оле. — Господь, значит, печется и о детях бедняков! На нашем-то Сидне это как раз и сказалось. А, право, все-таки это смахивает на сказку! Так вот и кажется, что Сидень только прочел нам обо всем этом из своей книжки со сказками!
Девочка, наступившая на хлеб
Вы, конечно, слышали о девочке, которая наступила на хлеб, чтобы не запачкать башмачков, слышали и о том, как плохо, ей потом, пришлось. Об этом и написано и напечатано.
Она была бедная, но гордая и спесивая девочка. В ней, как говорится, были дурные задатки. Крошкой она любила ловить мух и обрывать у них крылышки; ей нравилось, что мухи из летающих насекомых превращаются в ползающих. Ловила она также майских и навозных жуков, насаживала их на булавки и подставляла им под ножки зеленый листик или клочок бумаги. Бедное насекомое ухватывалось ножками за бумагу, вертелось и изгибалось, стараясь освободиться от булавки, а Инге смеялась:
— Майский жук читает! Ишь, как переворачивает листок!
С летами она становилась скорее хуже, чем лучше; к несчастью своему, она была прехорошенькая, и ей хоть и доставались щелчки, да все не такие, какие следовало.
— Крепкий нужен щелчок для этой головы! — говаривала ее родная мать. — Ребенком ты часто топтала мой передник, боюсь, что, выросши, ты растопчешь мне сердце!
Так оно и вышло.
Инге уехала и поступила в услужение к знатным господам, в помещичий дом. Господа обращались с нею как со своею родной дочерью, и в новых нарядах Инге, казалось, еще похорошела, зато и спесь ее все росла да росла. Целый год прожила она у хозяев, и вот они сказали ей:
— Ты бы навестила своих стариков, Инге! Инге отправилась, но только для того, чтобы показаться родным в полном параде. Она уже дошла до околицы родной деревни, да вдруг увидала, что около пруда стоят и болтают девушки и парни, а неподалеку на камне отдыхает ее мать с охапкой хвороста, собранного в лесу. Инге — марш назад: ей стало стыдно, что у нее, такой нарядной барышни, такая оборванная мать, которая вдобавок сама таскает из лесу хворост. Инге даже не пожалела, что не повидалась с родителями, она только разозлилась. Прошло еще полгода. — Надо тебе навестить своих стариков, Инге! — опять сказала ей госпожа. — Бот тебе белый хлеб, снеси его им. То-то они обрадуются тебе!
Инге нарядилась в самое лучшее платье, надела новые башмаки, приподняла платьице и осторожно пошла по дороге, стараясь не запачкать башмачков, — ну, за это и упрекать ее нечего. Но вот тропинка свернула на болото; идти надо было по грязи. Не долго думая, Инге бросила в грязь свой хлеб, чтобы наступить на него и перейти лужу, не замочив ног. Но едва она ступила на хлеб одною ногой, а другую приподняла, собираясь шагнуть на сухое место, хлеб начал погружаться с нею все глубже и глубже в землю, — только черные пузыри пошли по луже! Вот какая история!
Куда же попала Инге? К болотнице в пивоварню. Болотница приходится теткой лешим и лесным девам; эти-то всем известны: про них и в книгах написано, и песни сложены, и на картинах их изображали не раз, о болотнице же известно очень мало; только когда летом над лугами подымается туман, люди говорят: "Болотница пиво варит!" Так вот, к ней-то в пивоварню и провалилась Инге, а тут долго не выдержишь! Помойка — светлый, роскошный покой в сравнении с пивоварней болотницы! От каждого чана разит так, что человека тошнит, а таких чанов тут видимо-невидимо, и стоят они плотно-плотно один возле другого; если же между некоторыми и отыщется где щелочка, то тут сейчас наткнешься на съежившихся в комок мокрых жаб и жирных лягушек. Да, вот куда попала Инге! Очутившись среди этого холодного, липкого, отвратительного живого месива, Инге задрожала и почувствовала, что ее тело начинает коченеть. Хлеб крепко прильнул к ее ногам и тянул ее за собой, как янтарный шарик соломинку.
Болотница была дома; пивоварню посетили в этот день гости: черт и его прабабушка, ядовитая старушка. Она никогда не бывает праздною, даже в гости берет с собою какое-нибудь рукоделие: шьет из кожи башмаки, надев которые, человек теряет покой, или вышивает сплетни, или, наконец, вяжет необдуманные слова, срывающиеся у людей с языка, — все во вред и на пагубу людям! Да, чертова прабабушка — мастерица шить, вышивать и вязать!
Она увидала Инге, поправила очки, посмотрела на нее еще и сказала:
— Да она с задатками! Я попрошу вас уступить ее мне на память о сегодняшнем посещении! Из нее выйдет отличный истукан для передней моего правнука!
Болотница уступила ей Инге, и девочка попала в ад, — люди с задатками могут попасть туда и не прямым путем, а окольным!
Передняя уходила в бесконечность; поглядеть вперед — голова закружится, оглянуться назад — тоже. И вся она запружена изнемогающими грешниками, ожидавшими, что вот-вот двери милосердия отворятся. Долгонько приходилось им ждать! Большущие, жирные, переваливающиеся с боку на бок пауки оплели их ноги тысячелетнею паутиной; она сжимала их, точно клещами, сковывала крепче медных цепей. Кроме того, души грешников терзались вечною мучительною тревогой. Скупой, например, терзался тем, что оставил ключ в замке своего денежного ящика, другие... да и конца не будет, если примемся перечислять терзания и муки всех грешников!
Инге пришлось узнать, как мучительно быть истуканом; ноги ее были словно привинчены к хлебу.
"Вот и будь опрятной! Мне не хотелось запачкать башмаков, и вот каково мне теперь! — говорила она самой себе. — Ишь, таращатся на меня!"
Действительно, все грешники глядели на нее; дурные страсти так и светились в их глазах, говоривших без слов; ужас брал при одном взгляде на них!
"Ну, на меня-то приятно и посмотреть! — думала Инге. — Я и сама хорошенькая и одета нарядно!" —и она постаралась скосить глаза и поглядеть на себя, ведь шея у нее не ворочалась. Ах, как она выпачкалась в пивоварне болотницы! Об этом она и не подумала! Платье ее все сплошь было покрыто слизью, уж вцепился ей в волосы и хлопал ее по шее, а из каждой складки платья выглядывали жабы, лаявшие, точно жирные охрипшие моськи. Очень было неприятно! "Ну, да и другие-то здесь выглядят не лучше моего!" — утешала себя Инге.
Но хуже всего было чувство страшного голода. Неужели ей нельзя нагнуться и отломить кусочек хлеба, на котором она стоит? Нет, спина не сгибалась, руки и ноги не двигались, она вся будто окаменела и могла только поводить глазами во все стороны, даже выворачивать их из орбит и глядеть назад. Фу, как это выходило гадко! И вдобавок ко всему явились мухи и начали ползать по ее глазам взад и вперед; она моргала глазами, но мухи не улетали, — крылья у них были общипаны, и они могли только ползать. Вот была мука! А тут еще этот голод! Под конец Инге стало казаться, что внутренности ее пожрали самих себя и внутри у нее стало пусто, ужасно пусто!
— Ну, если это будет продолжаться долго, я не выдержу! — сказала Инге, но выдержать ей пришлось; перемены не наступало.
Вдруг на голову ей капнула горячая слеза, скатилась по лицу на грудь и потом на хлеб; за нею другая, третья, целый град слез. Кто же мог плакать об Инге?
А разве у нее не оставалось на земле матери? Горькие слезы матери, проливаемые ею из-за своего ребенка, всегда доходят до него, но не освобождают его, а только жгут, увеличивая его муки. Ужасный, нестерпимый голод был, однако, хуже всего! Топтать хлеб ногами и не быть в состоянии отломить от него хоть кусочек! Ей казалось, что все внутри ее пожрало само себя, и она стала тонкою, пустою тростинкой, втягивавшею в себя каждый звук. Она явственно слышала все, что говорили о ней там, наверху, а говорили-то одно дурное. Даже мать ее, хоть и горько, искренно оплакивала ее, все-таки повторяла: "Спесь до добра не доводит! Спесь и сгубила тебя, Инге! Как ты огорчила меня!"
И мать Инге и все там, наверху, уже знали о ее грехе, знали, что она наступила на хлеб и провалилась сквозь землю. Один пастух видел все это с холма и рассказал другим.
— Как ты огорчила свою — мать, Инге! — повторяла мать. — Да я другого и не ждала!
"Лучше бы мне и не родиться на свет! — думала Инге. — Какой толк из того, что мать теперь хнычет обо мне!
Слышала она и слова своих господ, почтенных людей, обращавшихся с нею как с дочерью: "Она большая грешница! Она не чтила даров Господних, попирала их ногами! Не скоро откроются для нее двери милосердия!"
"Воспитывали бы меня получше, построже! — думала Инге. — Выгоняли бы из меня пороки, если они во мне сидели!"
Слышала она и песню, которую сложили о ней люди, песню "о спесивой девочке, наступившей на хлеб, чтобы не запачкать башмаков". Ее распевали по всей стране.
"Чего только мне не приходится выслушивать! Как я страдаю за мою провинность! — думала Инге. — Пусть бы и другие поплатились за свои! А скольким бы пришлось! У, как я терзаюсь!"
И душа Инге становилась еще грубее, еще ожесточеннее.
— В таком обществе, как здесь, лучше не станешь! Да я и не хочу! Ишь, таращатся на меня! — говорила она и в конец озлобилась на всех людей. — Обрадовались, нашли теперь, о чем галдеть! У, как я терзаюсь!
Слышала она также, как историю ее рассказывали детям, и малютки называли ее безбожницею.
— Она такая гадкая! Пусть теперь помучается хорошенько — говорили дети.
Только одно дурное слышала о себе Инге из детских уст.
Но вот раз, терзаясь от голода и злобы, слышит она опять свое имя и свою историю. Ее рассказывали одной невинной маленькой девочке, и малютка вдруг залилась слезами о спесивой, суетной Инге,
— И неужели она никогда не вернется сюда, наверх? — спросила малютка.
— Никогда! — ответили ей.
— А если она попросит прощения, пообещает никогда больше так не делать ? — Да она вовсе не хочет просить прощения!
— Ах, как бы мне хотелось, чтобы она попросила прощения - сказала девочка и долго не могла утешиться. — Я бы отдала свой кукольный домик, только бы ей позволили вернуться на землю! Бедная, бедная Инге!
Слова эти дошли до сердца Инге, и ей стало как будто полегче: в первый раз нашлась живая душа, которая сказала: "Бедная Инге!" — и не прибавила ни слова о ее грехе. Маленькая невинная девочка плакала и просила за нее!.. Какое-то странное чувство охватило душу Инге; она бы, кажется, заплакала сама, да не могла, и это было новым мучением.
На земле годы летели стрелою, под землею же все оставалось по-прежнему. Инге слышала свое имя все реже и реже, — на земле вспоминали о ней все меньше и меньше. Но однажды долетел до нее вздох: "Инге! Инге! Как ты огорчила меня! Я всегда это предвидела!" — это умирала мать Инге.
Слышала она иногда свое имя и из уст старых хозяев. Хозяйка, впрочем, выражалась всегда смиренно: "Может быть, мы еще свидимся с тобою, Инге! Никто не знает, куда попадет!"
Но Инге-то знала, что ее почтенной госпоже ни попасть туда, куда попала она. Медленно, мучительно медленно ползло время. И вот Инге опять услышала свое имя и увидела, как над нею блеснули две яркие звездочки: это закрылась на земле пара кротких очей. Прошло уже много лет с тех пор, как маленькая девочка неутешно плакала о "бедной Инге"; малютка успела вырасти, состариться и была отозвана Господом Богом к себе. В последнюю минуту, когда в душе вспыхивают ярким светом воспоминания целой жизни, вспомнились умирающей и ее горькие слезы об Инге, да так живо, что она невольно воскликнула: "Господи, может быть, и я, как Инге, сама того не ведая, попирала ногами твои всеблагие дары, может быть, и моя душа была заражена спесью, и только твое милосердие не дало мне пасть ниже, но поддержало меня! Не оставь же меня в последний мой час!" — и глаза умирающей закрылись, но очи души ее отверзлись, и так как об Инге была ее последняя мысль, то она и узрела своим духовным взором то, что было скрыто от земного, — увидала, как низко пала Инге. При этом зрелище благочестивая душа залилась слезами и явилась к престолу Царя Небесного, плача и молясь о грешной душе так же искренно, как плакала ребенком. Эти рыдания и мольбы отдались эхом в пустой оболочке, заключавшей в себе терзающуюся душу, и душа Инге как бы переродилась от этой нежданной любви к ней. Божий ангел плакал о ней! Чем она заслужила это? Измученная душа оглянулась на всю свою жизнь, на все содеянное ею и залилась слезами, каких никогда не знавала Инге. Жалость к самой себе наполнила ее: ей казалось, что двери милосердия останутся для нее запертыми на веки вечные! И вот едва она с сокрушением осознала это, в подземную пропасть проник луч света, сильнее солнечного, который растопляет снеговика, слепленного на дворе мальчуганами, и быстрее, чем тает на теплых губах ребенка снежинка, растаяла окаменелая оболочка Инге. Маленькая птичка молнией взвилась из глубины на волю. Но, очутившись на белом свете, она съежилась от страха и стыда, — она всех боялась и стыдилась и поспешно спряталась в темную трещину в какой-то полуразрушенной стене. Тут она и сидела, съежившись, дрожа всем телом, не издавая ни звука, — у нее и не было голоса. Долго сидела она так, прежде чем осмелилась оглядеться и полюбоваться всем, что ее окружало. Да, было чем полюбоваться! Воздух был свеж и мягок, ярко сиял месяц, деревья и кусты благоухали; в уголке, где укрылась птичка, было так уютно, а платьице из перышек на ней было такое чистенькое, нарядное. Какая любовь, какая красота были разлиты в Божьем мире! И все мысли, что шевелились в груди птички, готовы были вылиться в песне, но птичка не могла петь, как ей ни хотелось этого; не могла она ни прокуковать, как кукушка, ни защелкать, как соловей! Но Господь слышит даже немую хвалу червяка и услышал и эту безгласную, хвалу, что мысленно
неслась к небу, как псалом, звучавший в груди Давида, прежде нежели он нашел для него слова и мелодию.
Немая хвала птички росла день ото дня и только ждала случая вылиться в добром деле.
Настал Сочельник. Крестьянин поставил у забора шест и привязал к верхушке его не обмолоченный сноп овса — пусть и птички весело справят праздник Рождества!
В рождественское утро встало солнце и осветило сноп; живо налетели на угощение щебетуньи птички.
Из расщелины в стене тоже раздалось: пи-пи! Мысль вылилась в звук, слабый писк был настоящим гимном радости; мысль готовилась воплотиться в добром деле, и птичка вылетела из своего убежища. На небе знали, что это была за птичка.
Зима стояла суровая, воды были скованы толстым льдом, для птиц и зверей лесных наступили трудные времена. Маленькая пташка летела над дорогой, отыскивая и находя в снежных бороздах, проведенных санями, зернышки, а возле стоянок для кормежки лошадей — крошки хлеба; но сама она съедала всегда только одно зернышко, одну крошку, а затем сзывала кормиться других голодных воробышков. Летала она и в города, осматривалась кругом и, завидев накрошенные из окна милосердною рукой кусочки хлеба, тоже съедала лишь один, а все остальное отдавала другим.
За зиму птичка собрала и раздала так много хлебных крошек, что все они вместе весили столько же, сколько хлеб, на который наступила Инге, чтобы не запачкать башмаков. И когда была найдена и отдана последняя крошка, серые крылья птички превратились в белые и широко распустились.
— Вон летит морская ласточка! — сказали дети, увидав белую птичку. Птичка то ныряла в волны, то взвивалась навстречу солнечным лучам и вдруг исчезла в этом сиянии. Никто не видал, куда она делась.
-- Она улетела на солнышко! — сказали дети.
Ангел
Каждый раз, как умирает доброе, хорошее дитя, с неба спускается Божий ангел, берет дитя на руки и облетает с ним на своих больших крыльях все его любимые места. По пути они набирают целый букет разных цветов и берут их с собою на небо, где они расцветают еще пышнее, чем на земле. Бог прижимает все цветы к своему сердцу, а один цветок, который покажется ему милее всех, целует; цветок получает тогда голос и может присоединиться к хору блаженных духов.
Все это рассказывал Божий ангел умершему ребенку, унося его в своих объятиях на небо; дитя слушало ангела, как сквозь сон. Они пролетали над теми местами, где так часто играло дитя при жизни, пролетали над зелеными садами, где росло множество чудесных цветов.
— Какие же взять нам с собою на небо? — спросил ангел. В саду стоял прекрасный, стройный розовый куст, но чья-то злая рука надломила его, так что ветви, усыпанные крупными полураспустившимися бутонами, почти совсем завяли и печально повисли.
— Бедный куст! — сказало дитя. — Возьмем его, чтобы он опять расцвел там, на небе.
Ангел взял куст и так крепко поцеловал дитя, что оно слегка приоткрыло глазки. Потом они нарвали еще много пышных цветов, но, кроме них, взяли и скромный златоцвет и простенькие анютины глазки.
— Ну вот, теперь и довольно! — сказал ребенок, но ангел покачал головой и они полетели дальше.
Ночь была тихая, светлая; весь город спал; они пролетали над одной из самых узких улиц. На мостовой валялась солома, зола и всякий хлам: черепки, обломки алебастра, тряпки, старые донышки от шляп, словом, все, что уже отслужило свой век или потеряло всякий вид; накануне как раз был день переезда.
И ангел указал на валявшийся среди этого хлама разбитый цветочный горшок, из которого вывалился ком земли, весь оплетенный корнями большого полевого цветка; цветок завял и никуда больше не годился, его и выбросили.
— Возьмем его с собою! — сказал ангел, — Я расскажу тебе про этот цветок, пока мы летим!
И ангел стал рассказывать.
— В этой узкой улице, в низком подвале, жил бедный больной мальчик. С самых ранних лет он вечно лежал в постели; когда же чувствовал себя особенно хорошо, то проходил на костылях по своей каморке раза два взад и вперед, вот и все. Иногда летом солнышко заглядывало на полчаса и в подвал; тогда мальчик садился на солнышке и, держа руки против света, любовался, как просвечивает в его тонких пальцах, алая кровь; такое сидение на солнышке заменяло ему прогулку.
О богатом весеннем уборе лесов он знал только потому, что сын соседа приносил ему весною первую распустившуюся буковую веточку; мальчик держал ее над головой и переносился мыслью под зеленые буки, где сияло солнышко и распевали птички.
Раз сын соседа принес мальчику и полевых цветов, между ними был один с корнем; мальчик посадил его в цветочный горшок и поставил на окно близ своей кроватки. Видно, легкая рука посадила цветок: он принялся, стал расти, пускать новые отростки, каждый год цвел и был для мальчика целым садом, его маленьким земным сокровищем... Мальчик поливал его, ухаживал за ним и заботился о том, чтобы его не миновал ни один луч, который только пробирался в каморку. Ребенок жил и дышал своим любимцем, ведь тот цвел, благоухал и хорошел для него одного. К цветку повернулся мальчик даже в ту последнюю минуту, когда его отзывал к себе Господь Бог...
Вот уже целый год, как мальчик у Бога; целый год стоял цветок, всеми забытый, на окне, завял, засох и был выброшен на улицу вместе с прочим хламом. Этот-то бедный, увядший цветок мы и взяли с собой: он доставил куда больше радости, чем самый пышный цветок в саду королевы.
— Откуда ты знаешь все это? — спросило дитя.
— Знаю! — отвечал ангел. — Ведь я сам был тем бедным калекою мальчиком, что ходил на костылях!
Я узнал свой цветок!
И дитя широко-широко открыло глазки, вглядываясь в прелестное, радостное лицо ангела. В ту же самую минуту они очутились на небе у Бога, где царят вечные радость и блаженство. Бог прижал к своему сердцу умершее дитя — и у него выросли крылья, как у других ангелов, и он полетел рука об руку с ними. Бог прижал к сердцу и все цветы, поцеловал же только бедный, увядший полевой цветок, и тот присоединил свой голос к хору ангелов, которые окружали Бога; одни летали возле него, другие подальше, третьи еще дальше, и так до бесконечности, но все были равно блаженны. Все они пели — и малые, и большие, — и доброе, только что умершее дитя, и бедный полевой цветочек, выброшенный на мостовую вместе с сором и хламом.
Зарегистрирован: Feb 12, 2003
Сообщения: 5417
Откуда: Санкт-Петербург
Добавлено:
Пн Май 23, 2005 11:59 am
simurg писал(а):
все таки.. мне кажется, что какая бы ни была хорошая тема в рассказе, его форма должна быть тоже хорошей. иначе у ребенка, которому читают, будет отбит вкус к хорошей литературе.
Не будет отбит. Знаете пословицу "Все познается в сравнении"? А формы идеальной нет в природе. Ляпы встречаются практически везде (в той или иной степени, особенно в переводной литературе). Дети не глупее нас с вами. Подрастут - прекрасно будут чувствовать слог - где он на высоте, а где далек от совершенства (а в этом возрасте они и словаря собственного достаточного не имеют, чтобы судить о таких высоких материях, как форма). И им, кстати говоря, не так важна форма, как нам. Им важен смысл, содержание.
Дети не глупее нас с вами. Подрастут - прекрасно будут чувствовать слог - где он на высоте, а где далек от совершенства (а в этом возрасте они и словаря собственного достаточного не имеют, чтобы судить о таких высоких материях, как форма). И им, кстати говоря, не так важна форма, как нам. Им важен смысл, содержание.
Almida, согласен полностью.
С какой целью сами ДЕТИ читают (или любят, чтобы им читали) те или другие книги? Назидаться? Насладиться формой? Не уверен, по-моему, они как-то попроще относятся. Им может быть интересно, смешно, увлекательно, даже страшно. Смысл вкладывается в их головки подспудно. Может быть и такие истории, что привела Almida, им могут понравиться. А вкус у них "отобьется", если у них будут ТОЛЬКО эти книги. Вернее не отобьется, а не поднимется до уровня интеллигентной мамы-филолога .
Они выработают свой, личный, не родительский вкус, самостоятельно выбирая из разных книг.
Зарегистрирован: Feb 12, 2003
Сообщения: 5417
Откуда: Санкт-Петербург
Добавлено:
Пн Май 23, 2005 12:11 pm
gaya писал(а):
"Собака порылась" не в словах "сомнительные и примитивные", а в слове "формула". Назидание с помощью однозначных формул чревато само по себе.
А вот те люди, которые веками рассказывали детям черно-белые сказки, так не думали. И люди, кстати, из этих детей вырастали намного добрее и лучше, чем нынешние.
gaya писал(а):
Но вот когда это эти формулы еще и сомнительные (в смысле, что некоторые выводы, которые там делаются, очень сомнительные) и однобокие (чтобы не резало слух слово примитивные), то еще хуже.
Зарегистрирован: Feb 12, 2003
Сообщения: 5417
Откуда: Санкт-Петербург
Добавлено:
Пн Май 23, 2005 12:16 pm
Almida писал(а):
gaya писал(а):
"Собака порылась" не в словах "сомнительные и примитивные", а в слове "формула". Назидание с помощью однозначных формул чревато само по себе.
А вот те люди, которые веками рассказывали детям черно-белые сказки, так не думали. И люди, кстати, из этих детей вырастали намного добрее и лучше, чем нынешние.
Зарегистрирован: Dec 17, 2003
Сообщения: 636
Откуда: Москва
Добавлено:
Пн Май 23, 2005 12:17 pm
Гость с юга
Спасибо, на досуге думал о том же - о простоте детского восприятия...
Цитата:
А вкус у них "отобьется", если у них будут ТОЛЬКО эти книги.
а еще думал что многое зависит от того как это все "применяется" - думаю что вкус можно отбить и "используя" творения гениев...
----------------
а вообще от этой темы мне наерно есть польза ... я то раньше как думал - есть научная литература (формулы без картинок), научно-популярная (иллюстированные формулы), а есть художетсвенная (та которая с картинками и без формул )...
а теперь вот задумываться заставляют - что же сие за зверь - художественная литература
и ведь дело говорят люди - оказывается это когда искусство, а не ремесло... так что хорошо это что наши девушки озаботились просвещением масс
Последний раз редактировалось: МишаКузьмичев (Пн Май 23, 2005 12:25 pm), всего редактировалось 1 раз
Зарегистрирован: Nov 04, 2003
Сообщения: 773
Откуда: Москва, МЦХ 1993 - 2004
Добавлено:
Пн Май 23, 2005 12:18 pm
Гость с юга, если у ребенка в свободном доступе лежат книжки по диснеевским мультикам с идиотским сокращенным пересказом хорошей когда-то сказки и всякие журналы типа "Принцесса", по телевизору идут бесконечные мультяшные сериалы, а из радио несется "Руки вверх" или, в лучшем случае, Бритни Спирз, то...
Все, конечно, бывает. И можно надеяться, что ребенок повзрослеет и поймет сам, что это не литература, не хорошее кино, и не высокохудожественное музыкальное произведение. Но больше гораздо больше шансов, что за литературу будут приниматься женские романы или Донцова, а еще журнал Космополитен. С меньшей долей вероятности человек уже оценит Тарковского больше, чем сериал Клон или Комбат. То же и с музыкой.
Я не ратую за полную цензуру, но общая культура во многом закладывается именно в детстве. А это все ее составляющие.
Зарегистрирован: Nov 04, 2003
Сообщения: 773
Откуда: Москва, МЦХ 1993 - 2004
Добавлено:
Пн Май 23, 2005 12:23 pm
Almida писал(а):
gaya писал(а):
"Собака порылась" не в словах "сомнительные и примитивные", а в слове "формула". Назидание с помощью однозначных формул чревато само по себе.
А вот те люди, которые веками рассказывали детям черно-белые сказки, так не думали. И люди, кстати, из этих детей вырастали намного добрее и лучше, чем нынешние.
gaya писал(а):
Но вот когда это эти формулы еще и сомнительные (в смысле, что некоторые выводы, которые там делаются, очень сомнительные) и однобокие (чтобы не резало слух слово примитивные), то еще хуже.
Например?
Галаго же, вроде, современный писатель? Может, мы понимаем под "черно-белым" немного разные вещи? Если бы Вы приивели пример тех вековых сказок, было бы понятнее...
общая культура во многом закладывается именно в детстве.
разве ж я спорю? Конечно, так!
Цитата:
если у ребенка в свободном доступе лежат книжки по диснеевским мультикам с идиотским сокращенным пересказом хорошей когда-то сказки и всякие журналы типа "Принцесса", по телевизору идут бесконечные мультяшные сериалы, а из радио несется "Руки вверх" или, в лучшем случае, Бритни Спирз, то...
Понимаешь (говорю на собственном опыте) - этой масскультуры всё равно не избежать. И именно мы, папы-мамы можем поставить какой-то противовес, заинтересовать ребенка чем-то еще. Тут приходится проявлять изобретательность, но, мне кажется, оно того стоит.
Мы, как мне кажется, судим наших детей по меркам нашего детства. Тот обвал яркой, блестящей шелухи, которой у нас не было, вполне возможно они перенесут не так, как мы на их месте. Они живут и растут в другом мире. Может быть, я надеюсь, мы сможем им ПЕРЕДАТЬ то, что сами поняли. Поняли не в детстве, а уже позже. Но как это передать? Вопрос сложный...
Зарегистрирован: Nov 04, 2003
Сообщения: 773
Откуда: Москва, МЦХ 1993 - 2004
Добавлено:
Пн Май 23, 2005 12:29 pm
Насчет простоты. Хорошие вещи совсем не обязательно должны быть сложными. К сожалению, люди часто путают простоту и пошлость (эт ни к кому конретно, просто рассуждения).
Гость, этот постинг не к тебе Писала до твоего ответа
Зарегистрирован: Feb 12, 2003
Сообщения: 5417
Откуда: Санкт-Петербург
Добавлено:
Пн Май 23, 2005 12:35 pm
gaya писал(а):
Галаго же, вроде, современный писатель? Может, мы понимаем под "черно-белым" немного разные вещи? Если бы Вы приивели пример тех вековых сказок, было бы понятнее...
Это во всех сказках. Смотрели "Варвару-красу"? Царский сынок и сын мельника (или кого там - не помню). Один - благородный (осла кормит, мишкам мед отдает), другой - мерзавец (морковку и мед, предназначавшиеся ослу и мишкам, сжирает сам). Или "Морозко" (почему-то фильмы вспомнились) - Марфуша и ее сестрица. Дети смотрят и четко понимают - так поступать - плохо, а так - хорошо. А попробуйте дать им детский вариант, скажем "Ночного дозора". Кто - плохой, кто - хороший? Как поступать - хорошо, а как плохо? А непонятно. Значит, можно поступать по-всякому. Хорошенькие ориентиры во взрослую жизнь ребенку...
Это у вас всегда так - либо разгромить, либо восхвалить? А как-то иначе - никак?
Например, констатировать действительную реальность (она же реальная действительность ) - тексты о православии, о православных ценностях, тексты для детей, потому четкая поляризация "добро/зло" (что естественно для детей), но слог хромает, автору надо над этим работать
Света, я, вообще-то, человек ироничный, не заметно? Не надо меня буквально воспринимать. С удовольствием воспою дифирамб вашему протеже, если найду у него что-то достойное.
Зарегистрирован: Nov 04, 2003
Сообщения: 773
Откуда: Москва, МЦХ 1993 - 2004
Добавлено:
Пн Май 23, 2005 12:46 pm
Гость с юга писал(а):
gaya,
Мы, как мне кажется, судим наших детей по меркам нашего детства. Тот обвал яркой, блестящей шелухи, которой у нас не было, вполне возможно они перенесут не так, как мы на их месте. Они живут и растут в другом мире. Может быть, я надеюсь, мы сможем им ПЕРЕДАТЬ то, что сами поняли. Поняли не в детстве, а уже позже. Но как это передать? Вопрос сложный...
Думаю, многое из того, что мы поняли позже, было все-таки заложено тогда, в нашем детстве. А жить они будут в том мире, который будет внутри них самих в первую очередь. И окружать их будут соответствующие люди уже исходя из этого. Передавать, конечно, надо осторожно, Миша верно сказал, легко можно и испортить. Я так понимаю, не диктоваь свои условия в виде выброса кассет или запретов , а формирования вкуса у них самих изначально. И тут мы и приходим опять к тому, что надо хотя бы читать им хорошую литературу. И самим читать хорошую литературу, слушать хорошую музыку . И вообще читать Детей ведь не обманешь.
Женька читает комиксы иногда, я не тиран. Но она четко знает, что это НЕ литература, а развлечение после тяжелого дня в школе. Мы это обсуждаем, она просто знает мое отношение к этим вопросам и делает свои выводы. В таком ключе ей это совсем не мешает любить и ценить хорошие книжки. Сейчас она уже практически сама подбирает себе литературу (я слежу незаметно), и я рада результату.
Зарегистрирован: Nov 04, 2003
Сообщения: 773
Откуда: Москва, МЦХ 1993 - 2004
Добавлено:
Пн Май 23, 2005 12:50 pm
Almida писал(а):
gaya писал(а):
Галаго же, вроде, современный писатель? Может, мы понимаем под "черно-белым" немного разные вещи? Если бы Вы приивели пример тех вековых сказок, было бы понятнее...
Это во всех сказках. Смотрели "Варвару-красу"? Царский сынок и сын мельника (или кого там - не помню). Один - благородный (осла кормит, мишкам мед отдает), другой - мерзавец (морковку и мед, предназначавшиеся ослу и мишкам, сжирает сам). Или "Морозко" (почему-то фильмы вспомнились) - Марфуша и ее сестрица. Дети смотрят и четко понимают - так поступать - плохо, а так - хорошо. А попробуйте дать им детский вариант, скажем "Ночного дозора". Кто - плохой, кто - хороший? Как поступать - хорошо, а как плохо? А непонятно. Значит, можно поступать по-всякому. Хорошенькие ориентиры во взрослую жизнь ребенку...
Значит, мы действительно говорим о разном Я не воспринимаю эти сказки как "черно-белые" и, честно говоря, таких однозначных формул в них не вижу, скорее народную мудрость. Думать там есть над чем и еще как.
И тут мы и приходим опять к тому, что надо хотя бы читать им хорошую литературу. И самим читать хорошую литературу, слушать хорошую музыку . И вообще читать Детей ведь не обманешь.
Ох, Гаечка, как ты права! Чем дальше, тем явственнее весь объем нашей ответственности перед детками, именно в части личного примера. Ведь "яблоко от яблони...", а еще "выше головы не прыгнешь...". Можно всё прекрасно понимать головой в теории, делать нравоучения, а самому в жизни обыденной "расслабляться" - дите это лицемерие сразу раскусит Но это уже тема другая, наверное.
Вы не можете начинать темы Вы не можете отвечать на сообщения Вы не можете редактировать свои сообщения Вы не можете удалять свои сообщения Вы не можете голосовать в опросах
Новые сообщения или нажать alt+c
FAQ
Поиск
Пользователи
Группы
Правила
Профиль
Войти и проверить личные сообщения
Вход
.
). Скоро размещу кое-что в этой теме.
Отвечаю - "Это смотря как сварганите". 
